Пылкий, влюбчивый человек с растрёпанными седыми волосами. Тэффи рассказывала, что была такая игра — определять для каждого писателя, кем бы из товарищей по ремеслу он мог быть написан, чей он, так сказать, тип. Решили, что Гоголя мог бы написать Лев Толстой, а Куприна — совместно Кнут Гамсун и Джек Лондон.

С Тютчевым, скажу я, всё ясно: он — несомненный герой Гофмана, что-то среднее между сумасшедшим профессором и вдохновенным духовидцем. С большим интересом к немецким вдовушкам.

О Север, Север-чародей,
Иль я тобою околдован?
Иль в самом деле я прикован
К гранитной полосе твоей?

Есть такой исторический анекдот. Вскоре после гибели Пушкина Тютчев встретил своего приятеля, князя Гагарина, который рассказал ему, что Дантес в качестве наказания был выслан под конвоем из России во Францию. «Пойти, что ли, Жуковского убить…» — задумчиво проговорил Тютчев. Если бы Тютчеву сказали, что он останется в памяти потомков как поэт, то он бы, вероятно, очень удивился: «Какие смешные люди, надо же придавать такое значение пустякам!»

Свои стихи, изредка появляющиеся в печати, Тютчев не подписывал полным именем, достаточно было инициалов: не к лицу серьёзному человеку изящной словесностью баловаться. Когда составлялась первая книга стихов, Тютчев даже не удосужился просмотреть корректуру, так что пришлось ему потом собственноручно заклеивать папиросной бумагой некоторые уже неактуальные посвящения.

Фёдор Сологуб говорил, что поэты делятся без остатка на две категории: дилетанты и графоманы. Среди русских поэтов такого уровня Тютчев — единственный дилетант. Подчёркиваемое пренебрежение ремеслом, заявленное в стихах Пушкина, Боратынского, Дельвига, всего лишь литературная поза, французского покроя маска праздного любимца муз. Все эти «дети лени» трудились, не покладая пера. Иное дело Тютчев. Ему и в голову не приходило заявлять о своей праздности.

Из всех возможностей поэзии Тютчеву удавалась только лирика. Может быть потому, что только она может обойтись без усидчивости. Нельзя походя, случайно написать эпос или трагедию. «Его болезнь — наша: индивидуализм, одиночество, безобщественность», — писал о Тютчеве Мережковский. Как это противоречит известной нам активной политической позиции Тютчева! Но нет ничего более отвлечённого, чем русская политическая мысль.

Тютчев мнил себя опытным и оригинальным политическим мыслителем. Если говорить в нынешней терминологии, его коньком была геополитика. А ещё он любил порассуждать о свете, идущем с Востока, о свете православия. О духовности. Несчастный термин «русофобия» был введён в обиход Тютчевым.Все его политические предвидения не оправдывались даже с точностью до наоборот. В этом было бы некое величие, гениальное непонимание. Мысль Тютчева не поднималась над общим невысоким светским уровнем. Получалась обычная русская политическая фантастика, скучная, как церковная проповедь, нескончаемая, как верноподданный доклад. Бессмысленный бред патриота о Константинополе. Православный папа, возглавляющий Ватикан.

Тютчев после смерти был достаточно прочно забыт. Во времена Надсона тютчевский голос был неуместен, а вот Серебряный век разглядел в Тютчеве родственную душу. Статьи Владимира Соловьёва и Мережковского положили начало внимательному изучению поэзии Тютчева. Свой лучший сборник Игорь-Северянин назвал тютчевскими словами — «Громокипящий кубок».

Учителем словесности у Тютчева был Семён Раич. Раич сочинял стихи, но куда больше он был известен как переводчик. В своём переводе тассовского «Освобождённого Иерусалима» он так описал герцога Годфрида Бульонского, захватывающего Храм Гроба Господня: «Кипит Бульон, течёт во храм».

Большой ценитель поэзии Тютчева, Лев Толстой выставлял стихам оценки: К. Т., Т. Г. — Красота. Тютчев; Тютчев. Глубина, а если его что-то особенно впечатляло, то сопровождал клеймо восклицательными знаками.

Мы сейчас уже и не представляем себе, что такое салонное остроумие. Это по-онегински «возбуждать улыбку дам / Oгнём нежданных эпиграмм», это мастерски и уместно сказанное бонмо. Это умение шутить тонко, но не смешно. Тютчев был непревзойдённым мастером такой словесности. «Лев салонов», — говорили о нём.

Российская дипломатия не много приобрела, когда Тютчев был принят на службу в российскую миссию в Баварии, и не много потеряла, когда Тютчев самовольно покинул должность в Турине. Его предок, посланный Дмитрием Донским на переговоры с Мамаем, возвращаясь в Москву, разорвал подписанный с Ордой договор и с гонцом отправил обрывки в ханскую ставку. Наследственное отношение к дипломатии передалось поэту в полной мере.

В отличие от Пушкина, покровительство Николая I и Бенкендорфа действительно помогало Тютчеву. Николай находил в политических сочинениях Тютчева свои мысли. Мысли по-настоящему понимающего историю и политику человека, Пушкина, вызывали у императора скрежет зубовный.

Тютчев предложил свою помощь Николаю в организации кампании по разоблачению книги маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». Вообще русское правительство щедро оплачивало критику сочинений маркиза, сделав тем самым книге великолепную рекламу. Ну и книга стоила того, чтобы её прочесть.

Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, —
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.

Может быть, бездарно проигранная Крымская война открыла Тютчеву глаза на Николая. Но, скорее всего, он и до войны всё понимал; о Николае Павловиче было трудно обмануться. «Мрачное семилетие» — годы с 1848 по 1855, когда всякая умственная жизнь в России замерла, — было тяжело для любого мыслящего, а тем более пишущего человека. Верноподданный Тургенев за некролог верноподданейшему Гоголю оказался на съезжей. Да и петрашевцы не декабристы, они бунта не затевали, оправдать репрессии против них было никак невозможно. Под конец своего долгого царствования Николай стал сущим наказанием для России. И Тютчев не мог этого не понимать.

И ещё. Когда пришло известие о падении Севастополя, то в петербургском свете, в гостиных, катастрофа не произвела особого впечатления. Война — это где-то там, далеко. А весь этот высший свет, очищенный после событий 1825 года от людей, мыслящих самостоятельно, и был тем идеалом, тем человеческим фасадом империи, над созданием которого так старался Николай. Жить в равнодушной России, в России, которая ложь, призрак пустой, Тютчев был не согласен.

Мы забываем, что славянофильство было таким же оппозиционным течением, как и западничество. Государству был нужен казённый патриотизм, в глубине своей мёртвый и холодный. Строилась Россия, в которую никак и никому нельзя было верить.

Нет ничего сложнее, чем представить себе славянофильство Тютчева. Образованный европеец, писатель плоть от плоти, кость от кости немецкой философии. Неужели московское детство так повлияло? Но если генезис славянофильства Достоевского важен для понимания идей его творчества, то тютчевские общественно-политические воззрения не стоят беспокойства литературоведов. Где они и где литература?

Русская история до Петра Великого — сплошная панихида. А после Петра — одно уголовное дело.

Ничего себе славянофил! Блестящее салонное остроумие!

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

Самое несчастное четверостишие Тютчева. Невинная эпиграмма, с помощью которой хотят определить всё прошлое и будущее России. И это тоже блестящее салонное остроумие.

Политические стихи Тютчева — откровенное свидетельство его непрофессионализма как поэта, его естественной, врождённой гениальности. «Куда девался некогда изящный стих Тютчева? Куда девался талант?» — писал Герцен по поводу одного из таких тютчевских стихов.

Пушкинское «Клеветникам России», несмотря ни на что, великолепное стихотворение, умение вывезло, читаешь — и дух захватывает, а публицистические стихи Тютчева ужасающе убоги, как будто дар окончательно покидает автора, но невероятно: переворачиваешь страницу — и вот она, муза Тютчева, умылася и будто даже краше стала наперекор врагу. В классификацию тютчевских стихов, предложенную Толстым, можно добавить Т. П. — Тютчев. Политика. По меткому замечанию Данте: «Они не стоят слов: взгляни — и мимо!» Может быть, именно это свойство тютчевской поэзии подвигло сонмы неизвестных сетевых сочинителей публиковать под именем Тютчева свои вирши с неизменной рифмой «Европы-холопы». Тютчеву бы понравилось.

Цветаева сказала о Пастернаке, что он самый древний из поэтов, что вся его поэзия — из времени до шестого дня творения, до сотворения человека. О Тютчеве это тоже верно. Бог, хаос, звезды — вот что его интересует. И бог этот не Бог христианства. Перефразируя Паскаля, можно сказать: «Бог Вергилия, бог Горация, бог философов, но не бог христиан!» Тем более не Бог православных христиан.

Когда Тютчев и другие решили отправить приветственный адрес Михаилу Муравьеву — человеку, залившему кровью польское восстание, то генерал-губернатор Санкт-Петербурга князь Суворов отказался подписывать адрес, как он выразился, «людоеду». Этот поступок послужил поводом к написанию, наверное, самых позорных стихов во всей истории русской поэзии.

Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь…

С обаятельной насмешливостью Тютчев отстаивал суверенное русское право преклоняться перед отечественными людоедами, каковое право есть основа самостоянья российского гражданина.

Неправильно было бы назвать стихи Тютчева сервильными: очень часто они были неприятны или даже вредны для власти, вслух проговаривая то, о чём бы лучше молчать. И для тютчевской карьеры лучше было бы вовсе не писать стихов.

Тютчев долгие годы служил цензором. Попробовал бы кто предложить такую должность Пушкину. Тютчев, конечно, чувствовал противоречие, когда с чуть виноватой улыбкой рассказывал, как стоял «у мысли на часах».

Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил…

…О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!

Тютчев был одним из немногих русских писателей, которые не поддались очарованию декабрьского бунта. Но его позиция куда сложнее, чем простое отрицание. То, против чего восстали декабристы, по Тютчеву, — это стылый ледяной ад России. Ничьей скудной крови не хватит, чтобы растопить полюс хладный. А людей с настоящей, с живой горячей кровью — где их взять?

«Вас развратило Самовластье» — это очень точная характеристика русских бунтовщиков, от декабристов до позднейших деятелей. Наши бунтовщики такие же жертвы самовластья, как и охранители, гнёт российской власти калечит всех без разбора, правых и неправых. Потому и нет никакой надежды, что революция что-то исправит. Одно самовластье может смениться на другое. Все мы — порченые.

Если можно предположить в русской поэзии какую-то традицию, школу, отличную от пушкинской, то это космизм Тютчева.

Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.

Несмотря на неоднократно заявляемую религиозность, кажется, мало в русской литературе поэтов, настолько далёких от христианства. Православие для Тютчева — это важный инструмент во внешнеполитической деятельности России. Царь Небесный ходит не только для того, чтобы благословить землю, но и чтобы упрекнуть гордый взгляд иноплеменный в глупой близорукости. Насколько часто православное, религиозное упоминается в публицистических стихах Тютчева, насколько же редко — в стихах настоящих.

Религией Тютчева изначально был пантеизм, а потом если и появлялись христианские мотивы, то скорее протестантского, нежели православного толка. Тон православия ему не подходил, казался неприличным. «Поэзия должна быть глуповата», — говорил Пушкин, но глуповатость может себе позволить только человек гениального ума, для остальных это неизбежный путь к пошлости.

Поэзия была для Тютчева способом мыслить. Античные философы часто записывали свои учения в стихах, гекзаметр помогал точности формулировок и связности изложения. У Тютчева другой подход: его философия вне поэзии попросту не существовала.

Случай Тютчева — это когда гениальность дана поэту в химически чистом, беспримесном виде. Гений, не воспитанный даже в тиши, а то, что бог послал, — нате! Потому и получился поэт, который ни на кого не похож, к появлению которого не было никаких предпосылок. Самый интересный вопрос относительно Тютчева: что бы случилось, займись он литературой всерьёз? Вопрос, безусловно, не имеющий никакого ответа.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>